Посчастливилось мне посмотреть "Бориса Годунова" Мирзоевского. Почитать рецензии умных людей. Одни (их большинство) хвалят смелость и замысел, сообщают о новой эпохе в киноискусстве и в понимании Пушкина, коего наконец-то приблизили к современности, пока он с ейного парохода не сосклизнул. Другие (знающие) высказывают разочарование недостатками, объясняют разницу между юродивым и дауном, возмущаются искажением текста, произвольными купюрами и перестановками, профанацией народа, который в фильме безмолвствует совсем не так, как это имел в виду автор. Третьи (тоже знающие) вспоминают Ричарда Третьего на автомобиле да Ромео с Джульеттой в панковском исполнении.
Я как человек скромный и собственного мнения по необразованности своей позволить себе не могущий, пробавляюсь воспоминаниями.
Был такой писатель, Макаренко Антон Семенович. Написал он несколько книг. В одной из них, "Флаги на башнях", происходит концерт силами колонистов, и с двумя номерами уговорили выступить заведующего производством - энергичного, пробивного, оборотистого еврея, не обремененного излишним образованием. Вот описание первого из них.
Большое впечатление произвело выступление Соломона Давидовича. Он вышел на сцену в новом корчневом костюме. Конферасье Санчо Зорин обьявил:
- Соломон Давидович прочитает отрывок из "Бориса Годунова" Пушкина, под редакцией Игоря Чернявина.
Крейцер, сидящий в первом ряду, наклонился к уху Захарова:
- Как это Пушкин под редакцией Чернявина?
- Каверза, конечно.
Соломон Давидович нахмурил брови и произнес выразительно:
Достиг я высшей власти,
Шестой уж месяц царствую спокойно.
Крейцер произнес сковзь зубы:
- Подлецы!
Соломон Давидович читал:
Мне счастья нет. Я думал, свой народ
В цехах на производстве успокоить...
Многие колонисты встали. На их лицах еще молчаливый, но нескрываемый восторг. Сидевшая рядом с Захаровым учительница Надежда Васильевна улыбалась мечтательно. Захаров опустил веки и внимательно слушал. У Крейцера блестели глаза, он даже шею вытянул, наблюдая, что происходит на сцене. Соломон Давидович с большой трагической экспрессией очень громко читал:
Я им навез станков, я им сыскал работу.
Они ж меня, беснуясь, проклинали!
Колонисты не выдержали: редко кто остался на месте, они приветствовали чтеца оглушительными аплодисментами, их лица выражали настоящий эстетический пафос.
Соломон Давидович не мог не улыбнуться, и его улыбка еще усилила восхищение слушателей. С нарастающим чувством он продолжал, и зал затих в предвидении новых эстетических наслаждений:
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Ускорил и трансмиссии кончину,
Я отравил литейщиков смиренных!
Трудно стало что-нибудь разобрать в наступившей овации: громкий смех потонул в бешеных аплодисментах, что-то кричали колонисты, Крейцер хохотал больше всех, но сказал Захарову:
- Надо этих редакторов взгреть все-таки! Разве так можно?
Соломон Давидович, сияя покрасневшим лицом, радостной лысиной и новым костюмом, протянул руку к залу:
- Дайте же кончить!
Колонисты закусили губы. Соломон Давидович сделал шаг вперед, положил руку на сердце, закрыл глаза:
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики нахальные в глазах.
И рад бежать, да некуда. Ужасно!
Да, жалок тот, у кого денег нет!
Он кончил и скромно опустил глаза. Но такую сдержанную, хотя и актерскую, позу недолго можно было выдержать. В ответ на бурный восторг публики Соломон Давидович тоже расцвел улыбкой, потом гордо выпрямился, поднял вверх палец и только после этого начал кланяться, ибо публика все продолжала кричать и аплодировать. Наконец закрылся занавес.
В антракте Соломон Давидович пробрался к первому ряду, гордо отвечал на приветствия колонистов, улыбаясь снисходительно, пожал руку Крейцеру:
- Ну как? Какие овации!
- Слушайте, Соломон Давидович! Вас надули эти подлецы!
- Как надули!
- Они вам подсунули другие слова.
- Другие слова! Не может быть. Вот же у меня слова.
- Ай, ай, ай! Вот... прохвосты. Смотрите, этот самый Борис Годунов говорит исключительно о производственных делах колонии им. Первого мая.
- В самом деле?
- А как же: "Я им навез станков, я отравил литейщиков". Это не Борис Годунов, это вы, Соломон Давидович! И нахальные мальчики...
- А Пушкин, значит, не так написал?
- Я думаю: у Пушкина мальчики кровавые, а здесь нахальные.
- А вы знаете: они-таки, действительно, нахальные! А как у Пушкина про
литейщиков?
- Про ваших литейщиков? Какое ему дело? Он же умер сто лет назад.
Соломон Давидович искренне возмутился:
- Ах, какое нахальство! Я сейчас пойду! Я им скажу!
Соломон Давидович бросился за кулисы. Кое-кто попытался убежать от него, но он поймал Игоря Чернявина, главного редактора.
- Как же вам не стыдно, товарищ Чернявин?
- А что такое?
- Пушкин совсем не так написал.
- Мало ли чего? А вы знаете, что Мейерхольд делает?
- Какой Мейерхольд?
- Московский.
- У него тоже производство?
- И еще какое! У нас хоть немного похоже на Пушкина, а у него так совсем не похоже. Такая мода!
Второй номер у С.Д. получился лучше, но описание не привожу, ибо сюда не относится.